Зачинается рассказ
От Ивановых проказ,
И от сивка, и от бурка,
И от вещего коурка.
Козы на море ушли;
Горы лесом поросли;
Конь с златой узды срывался,
Прямо к солнцу поднимался;
Лес стоячий под ногой,
Сбоку облак громовой;
Ходит облак и сверкает,
Гром по небу рассыпает.

Это присказка: пожди,
Сказка будет впереди.
Как на море-окияне
И на острове Буяне
Новый гроб в лесу стоит,
В гробе девица лежит;
Соловей над гробом свищет;
Чёрный зверь в дубраве рыщет,
Это присказка, а вот –
Сказка чередом пойдёт.

Ну, так видите ль, миряне,
Православны христиане,
Наш удалый молодец
Затесался во дворец;
При конюшне царской служит
И нисколько не потужит
Он о братьях, об отце
В государевом дворце.

Да и что ему до братьев?
У Ивана красных платьев,
Красных шапок, сапогов
Чуть не десять коробов;
Ест он сладко, спит он столько,
Что раздолье, да и только!
Вот неделей через пять
Начал спальник примечать…
Надо молвить, этот спальник
До Ивана был начальник
Над конюшней надо всей,
Из боярских слыл детей;
Так не диво, что он злился
На Ивана и божился,
Хоть пропасть, а пришлеца
Потурить вон из дворца.
Но, лукавство сокрывая,
Он для всякого случая
Притворился, плут, глухим,
Близоруким и немым;
Сам же думает: "Постой-ка,
Я те двину, неумойка!"

Так неделей через пять
Спальник начал примечать,
Что Иван коней не холит,
И не чистит, и не школит;
Но при всём том два коня
Словно лишь из-под гребня:
Чисто-начисто обмыты,
Гривы в косы перевиты,
Чёлки собраны в пучок,
Шерсть – ну, лоснится, как шёлк;
В стойлах – свежая пшеница,
Словно тут же и родится,
И в чанах больших сыта
Будто только налита.
"Что за притча тут такая? –
Спальник думает вздыхая. –
Уж не ходит ли, постой,
К нам проказник-домовой?
Дай-ка я подкараулю,
А нешто, так я и пулю,
Не смигнув, умею слить, –
Лишь бы дурня уходить.
Донесу я в думе царской,
Что конюший государской –
Басурманин, ворожей,
Чернокнижник и злодей;
Что он с бесом хлеб-соль водит,
В церковь божию не ходит,
Католицкий держит крест
И постами мясо ест".

В тот же вечер этот спальник,
Прежний конюших начальник,
В стойлы спрятался тайком
И обсыпался овсом.
Вот и полночь наступила.
У него в груди заныло:
Он ни жив ни мёртв лежит,
Сам молитвы всё творит.
Ждёт суседки… Чу! в сам-деле,
Двери глухо заскрыпели,
Кони топнули, и вот
Входит старый коновод.

Дверь задвижкой запирает,
Шапку бережно скидает,
На окно её кладёт
И из шапки той берёт
В три завёрнутый тряпицы
Царский клад – перо Жар-птицы.
Свет такой тут заблистал,
Что чуть спальник не вскричал,
И от страху так забился,
Что овёс с него свалился.
Но суседке невдомек!
Он кладёт перо в сусек,
Чистить коней начинает,
Умывает, убирает,
Гривы длинные плетёт,
Разны песенки поёт.
А меж тем, свернувшись клубом,
Поколачивая зубом,
Смотрит спальник, чуть живой,
Что тут деет домовой.
Что за бес! Нешто нарочно
Прирядился плут полночный:
Нет рогов, ни бороды,
Ражий парень, хоть куды!
Волос гладкий, сбоку ленты,
На рубашке прозументы,
Сапоги как ал сафьян, –
Ну, точнёхонько Иван.
Что за диво? Смотрит снова
Наш глазей на домового…
"Э! Так вот что! – наконец
Проворчал себе хитрец, –
Ладно, завтра ж царь узнает,
Что твой глупый ум скрывает.
Подожди лишь только дня,
Будешь помнить ты меня!"

А Иван, совсем не зная,
Что ему беда такая
Угрожает, всё плетёт
Гривы в косы да поёт.
А убрав их, в оба чана
Нацедил сыты медвяной
И насыпал дополна
Белоярова пшена.
Тут, зевнув, перо Жар-птицы
Завернул опять в тряпицы,
Шапку под ухо – и лёг
У коней близ задних ног.

Только начало зориться,
Спальник начал шевелиться,
И, услыша, что Иван
Так храпит, как Еруслан,
Он тихонько вниз слезает
И к Ивану подползает,
Пальцы в шапку запустил,
Хвать перо – и след простыл.

Царь лишь только пробудился,
Спальник наш к нему явился,
Стукнул крепко об пол лбом
И запел царю потом:
— Я с повинной головою,
Царь, явился пред тобою,
Не вели меня казнить,
Прикажи мне говорить.
— Говори, не прибавляя, –
Царь сказал ему зевая. –
Если ж ты да будешь врать,
То кнута не миновать.

Спальник наш, собравшись с силой,
Говорит царю:
— Помилуй!
Вот те истинный Христос,
Справедлив мой, царь, донос.
Наш Иван, то всякий знает,
От тебя, отец скрывает,
Но не злато, не сребро –
Жароптицево перо…
— Жароптицево?.. Проклятый!
И он смел, такой богатый…
Погоди же ты, злодей!
Не минуешь ты плетей!..
— Да и то ль ещё он знает! –
Спальник тихо продолжает,
Изогнувшися. – Добро!
Пусть имел бы он перо;
Да и самую Жар-птицу
Во твою, отец, светлицу,
Коль приказ изволишь дать,
Похваляется достать.

И доносчик с этим словом,
Скрючась обручем таловым,
Ко кровати подошёл,
Подал клад – и снова в пол.
Царь смотрел и дивовался,
Гладил бороду, смеялся
И скусил пера конец.
Тут, уклав его в ларец,
Закричал (от нетерпенья),
Подтвердив своё веленье
Быстрым взмахом кулака:
— Гей! Позвать мне дурака!

И посыльные дворяна
Побежали по Ивана,
Но, столкнувшись все в углу,
Растянулись на полу.
Царь тем много любовался
И до колотья смеялся.
А дворяна, усмотря,
Что смешно то для царя,
Меж собой перемигнулись
И вдругоредь растянулись.
Царь тем так доволен был,
Что их шапкой наградил.
Тут посыльные дворяна
Вновь пустились звать Ивана
И на этот уже раз
Обошлися без проказ.
Вот к конюшне прибегают,
Двери настежь отворяют
И ногами дурака
Ну толкать во все бока.
С полчаса над ним возились,
Но его не добудились.
Наконец уж рядовой
Разбудил его метлой.
— Что за челядь тут такая? –
Говорит Иван, вставая. –
Как хвачу я вас бичом,
Так не станете потом
Без пути будить Ивана.

Говорят ему дворяна:
— Царь изволил приказать
Нам тебя к нему позвать.
— Царь?.. Ну ладно! Вот сряжуся
И тотчас к нему явлюся, –
Говорит послам Иван.
Тут надел он свой кафтан,
Опояской подвязался,
Приумылся, причесался,
Кнут свой сбоку прицепил,
Словно утица поплыл.
Вот Иван к царю явился,
Поклонился, подбодрился,
Крякнул дважды и спросил:
— А пошто меня будил?

Царь, прищурясь глазом левым,
Закричал к нему со гневом,
Приподнявшися:
— Молчать!
Ты мне должен отвечать:
В силу коего указа
Скрыл от нашего ты глаза
Наше царское добро –
Жароптицево перо?
Что я – царь али боярин?
Отвечай сейчас, татарин!

Тут Иван, махнув рукой,
Говорит царю:
— Постой!
Я те шапки ровно не дал,
Как же ты о том проведал?
Что ты – ажно ты пророк?
Ну да что, сади в острог,
Прикажи сейчас хоть в палки –
Нет пера, да и шабалки!..
— Отвечай же! запорю!..
— Я те толком говорю:
Нет пера! Да, слышь, откуда
Мне достать такое чудо?

Царь с кровати тут вскочил
И ларец с пером открыл.
— Что? Ты смел ещё переться?
Да уж нет, не отвертеться!
Это что? А?

Тут Иван
Задрожал, как лист в буран,
Шапку выронил с испуга.
— Что, приятель, видно, туго? –
Молвил царь. – Постой-ка, брат!..
— Ох, помилуй, виноват!
Отпусти вину Ивану,
Я вперёд уж врать не стану.

И, закутавшись в полу,
Растянулся на полу.

— Ну, для первого случаю
Я вину тебе прощаю, –
Царь Ивану говорит. –
Я, помилуй бог, сердит!
И с сердцов иной порою
Чуб сниму и с головою.
Так вот, видишь, я каков!
Но, сказать без дальних слов,
Я узнал, что ты Жар-птицу
В нашу царскую светлицу,
Если б вздумал приказать,
Похваляешься достать.
Ну, смотри ж, не отпирайся
И достать её старайся.

Тут Иван волчком вскочил.
— Я того не говорил! –
Закричал он утираясь. –
О пере не запираюсь,
Но о птице, как ты хошь,
Ты напраслину ведёшь.

Царь, затрясши бородою:
— Что? Рядиться мне с тобою! –
Закричал он. – Но смотри,
Если ты недели в три
Не достанешь мне Жар-птицу
В нашу царскую светлицу,
То, клянуся бородой,
Ты поплатишься со мной:
На правёж – в решетку – на кол!
Вон, холоп!

Иван заплакал
И пошёл на сеновал,
Где конёк его лежал.

Горбунок, его почуя,
Дрягнул было плясовую;
Но, как слёзы увидал,
Сам чуть-чуть не зарыдал.
— Что, Иванушка, невесел?
Что головушку повесил? –
Говорит ему конёк,
У его вертяся ног. –
Не утайся предо мною,
Всё скажи, что за душою.
Я помочь тебе готов.
Аль, мой милый, нездоров?
Аль попался к лиходею?

Пал Иван к коньку на шею,
Обнимал и целовал.
— Ох, беда, конёк! – сказал. –
Царь велит достать Жар-птицу
В государскую светлицу.
Что мне делать, горбунок?

Говорит ему конёк:
— Велика беда, не спорю;
Но могу помочь я горю.
Оттого беда твоя,
Что не слушался меня:
Помнишь, ехав в град-столицу,
Ты нашёл перо Жар-птицы;
Я сказал тебе тогда:
Не бери, Иван, – беда!
Много, много непокою
Принесёт оно с собою.
Вот теперя ты узнал,
Правду ль я тебе сказал.
Но, сказать тебе по дружбе,
Это – службишка, не служба;
Служба всё, брат, впереди.
Ты к царю теперь поди
И скажи ему открыто:
"Надо, царь, мне два корыта
Белоярова пшена
Да заморского вина.
Да вели поторопиться:
Завтра, только зазорится,
Мы отправимся в поход".

Вот Иван к царю идёт,
Говорит ему открыто:
— Надо, царь, мне два корыта
Белоярова пшена
Да заморского вина.
Да вели поторопиться:
Завтра, только зазорится,
Мы отправимся в поход.

Царь тотчас приказ даёт,
Чтоб посыльные дворяна
Всё сыскали для Ивана,
Молодцом его назвал
И "счастливый путь!" сказал.

На другой день, утром рано,
Разбудил конёк Ивана:
— Гей! Хозяин! Полно спать!
Время дело исправлять!

Вот Иванушка поднялся,
В путь-дорожку собирался,
Взял корыта, и пшено,
И заморское вино;
Потеплее приоделся,
На коньке своём уселся,
Вынул хлеба ломоток
И поехал на восток –
Доставать тоё Жар-птицу.
Едут целую седмицу,
Напоследок, в день осьмой,
Приезжают в лес густой.
Тут сказал конёк Ивану:
— Ты увидишь здесь поляну;
На поляне той гора
Вся из чистого сребра;
Вот сюда то до зарницы
Прилетают жары-птицы
Из ручья воды испить;
Тут и будем их ловить.

И, окончив речь к Ивану,
Выбегает на поляну.
Что за поле! Зелень тут
Словно камень-изумруд;
Ветерок над нею веет,
Так вот искорки и сеет;
А по зелени цветы
Несказанной красоты.
А на той ли на поляне,
Словно вал на океане,
Возвышается гора
Вся из чистого сребра.
Солнце летними лучами
Красит всю её зарями,
В сгибах золотом бежит,
На верхах свечой горит.
Вот конёк по косогору
Поднялся на эту гору,
Версту, другу пробежал,
Устоялся и сказал:
— Скоро ночь, Иван, начнётся,
И тебе стеречь придётся.
Ну, в корыто лей вино
И с вином мешай пшено.
А чтоб быть тебе закрыту,
Ты под то подлезь корыто,
Втихомолку примечай,
Да смотри же, не зевай.
До восхода, слышь, зарницы
Прилетят сюда жар-птицы
И начнут пшено клевать
Да по-своему кричать.
Ты, которая поближе,
И схвати её, смотри же!
А поймаешь птицу-жар –
И кричи на весь базар;
Я тотчас к тебе явлюся.

— Ну, а если обожгуся? –
Говорит коньку Иван,
Расстилая свой кафтан. –
Рукавички взять придётся:
Чай, плутовка больно жгётся.

Тут конёк из глаз исчез,
А Иван, кряхтя, подлез
Под дубовое корыто
И лежит там как убитый.

Вот полночною порой
Свет разлился над горой,
Будто полдни наступают:
Жары-птицы налетают;
Стали бегать и кричать
И пшено с вином клевать.
Наш Иван, от них закрытый,
Смотрит птиц из-под корыта
И толкует сам с собой,
Разводя вот так рукой:
— Тьфу ты, дьявольская сила!
Эк их, дряни, привалило!
Чай, их тут с десятков с пять.
Кабы всех переимать –
То-то было бы поживы!
Неча молвить, страх красивы!
Ножки красные у всех;
А хвосты-то – сущий смех!
Чай, таких у куриц нету;
А уж сколько, парень, свету –
Словно батюшкина печь!

И, скончав такую речь
Сам с собою, под лазейкой
Наш Иван ужом да змейкой
Ко пшену с вином подполз –
Хвать одну из птиц за хвост.

— Ой! Конечек-горбуночек!
Прибегай скорей, дружочек!
Я ведь птицу-то поймал! –
Так Иван-дурак кричал.
Горбунок тотчас явился.
— Ай, хозяин, отличился! –
Говорит ему конёк. –
Ну, скорей её в мешок!
Да завязывай тужее;
А мешок привесь на шею,
Надо нам в обратный путь.
— Нет, дай птиц-то мне пугнуть! –
Говорит Иван. – Смотри-ка,
Вишь, надселися от крика!

И, схвативши свой мешок,
Хлещет вдоль и поперёк.
Ярким пламенем сверкая,
Встрепенулася вся стая,
Кругом огненным свилась
И за тучи понеслась.
А Иван наш вслед за ними
Рукавицами своими
Так и машет, и кричит,
Словно щёлоком облит.
Птицы в тучах потерялись;
Наши путники собрались,
Уложили царский клад
И вернулися назад.

Вот приехали в столицу.
— Что, достал ли ты Жар-птицу?» –
Царь Ивану говорит,
Сам на спальника глядит.
А уж тот, нешто от скуки,
Искусал себе все руки.
— Разумеется, достал», –
Наш Иван царю сказал.
— Где ж она?
— Постой немножко,
Прикажи сперва окошко
В почивальне затворить,
Знашь, чтоб темень сотворить.

Тут дворяна побежали
И окошко затворяли,
Вот Иван мешок на стол.
— Ну-ка, бабушка, пошёл!

Свет такой тут вдруг разлился,
Что весь двор рукой закрылся.
Царь кричит на весь базар:
— Ахти, батюшки, пожар!
Эй, решёточных сзывайте!
Заливайте! заливайте!
— Это, слышь ты, не пожар,
Это свет от птицы-жар, –
Молвил ловчий, сам со смеху
Надрываяся. – Потеху
Я привёз те, осударь!

Говорит Ивану царь:
— Вот люблю дружка Ванюшу!
Взвеселил мою ты душу,
И на радости такой –
Будь же царский стремянной!

Это видя, хитрый спальник,
Прежний конюших начальник,
Говорит себе под нос:
"Нет, постой, молокосос!
Не всегда тебе случится
Так канальски отличиться,
Я те снова подведу,
Мой дружочек, под беду!"

Через три потом недели
Вечерком одним сидели
В царской кухне повара
И служители двора,
Попивали мёд из жбана
Да читали Еруслана .
— Эх! – один слуга сказал, –
Как севодни я достал
От соседа чудо-книжку!
В ней страниц не так чтоб слишком,
Да и сказок только пять,
А уж сказки – вам сказать,
Так не можно надивиться;
Надо ж этак умудриться!

Тут все в голос:
— Удружи!
Расскажи, брат, расскажи!
— Ну, какую ж вы хотите?
Пять ведь сказок; вот смотрите:
Перва сказка о бобре,
А вторая о царе,
Третья… дай бог память… точно!
О боярыне восточной;
Вот в четвёртой: князь Бобыл;
В пятой… в пятой… эх, забыл!
В пятой сказке говорится…
Так в уме вот и вертится…
— Ну да брось её!
— Постой!..
— О красотке, что ль, какой?
— Точно! В пятой говорится
О прекрасной Царь-девице.
Ну, которую ж, друзья,
Расскажу сегодня я?
— Царь-девицу! – все кричали. –
О царях мы уж слыхали,
Нам красоток-то скорей!
Их и слушать веселей.

И слуга, усевшись важно,
Стал рассказывать протяжно:
— У далёких немских стран
Есть, ребята, окиян
По тому ли окияну
Ездят только басурманы;
С православной же земли
Не бывали николи
Ни дворяне, ни миряне
На поганом окияне.
От гостей же слух идёт,
Что девица там живёт;
Но девица не простая,
Дочь, вишь, Месяцу родная,
Да и Солнышко ей брат.
Та девица, говорят,
Ездит в красном полушубке,
В золотой, ребята, шлюпке
И серебряным веслом
Самолично правит в нём;
Разны песни попевает
И на гусельцах играет…

Спальник тут с полатей скок –
И со всех обеих ног
Во дворец к царю пустился
И как раз к нему явился,
Стукнул крепко об пол лбом
И запел царю потом:
— Я с повинной головою,
Царь, явился пред тобою,
Не вели меня казнить,
Прикажи мне говорить!
— Говори, да правду только
И не ври, смотри, нисколько! –
Царь с кровати закричал.
Хитрый спальник отвечал:
— Мы сегодня в кухне были
За твоё здоровье пили,
А один из дворских слуг
Нас забавил сказкой вслух;
В этой сказке говорится
О прекрасной Царь-девице.
Вот твой царский стремянной
Поклялся своей брадой,
Что он знает эту птицу –
Так он назвал Царь-девицу, –
И её, изволишь знать,
Похваляется достать.

Спальник стукнул об пол снова.
— Гей, позвать мне стремяннова! –
Царь посыльным закричал.
Спальник тут за печку стал;
А посыльные дворяна
Побежали по Ивана;
В крепком сне его нашли
И в рубашке привели.

Царь так начал речь:
— Послушай,
На тебя донос, Ванюша.
Говорят, что вот сейчас
Похвалялся ты для нас
Отыскать другую птицу,
Сиречь молвить, Царь-девицу…
— Что ты, что ты, бог с тобой! –
Начал царский стремянной. –
Чай, спросонков, я толкую,
Штуку выкинул такую.
Да хитри себе, как хошь,
А меня не проведёшь.

Царь, затрясши бородою:
— Что? Рядиться мне с тобою? –
Закричал он. – Но смотри,
Если ты недели в три
Не достанешь Царь-девицу
В нашу царскую светлицу,
То клянуся бородой,
Ты поплатишься со мной:
На правёж – в решётку – на кол!
Вон, холоп!

Иван заплакал
И пошёл на сеновал,
Где конёк его лежал.

— Что, Иванушка, невесел?
Что головушку повесил? –
Говорит ему конёк. –
Аль, мой милый, занемог?
Аль попался к лиходею?

Пал Иван коньку на шею,
Обнимал и целовал.
— Ох, беда, конёк! – сказал. –
Царь велит в свою светлицу
Мне достать, слышь, Царь-девицу.
Что мне делать, горбунок?

Говорит ему конёк:
— Велика беда, не спорю;
Но могу помочь я горю.
Оттого беда твоя,
Что не слушался меня.
Но, сказать тебе по дружбе,
Это службишка, не служба;
Служба всё, брат, впереди!
Ты к царю теперь поди
И скажи: "Ведь для поимки
Надо, царь, мне две ширинки,
Шитый золотом шатёр
Да обеденный прибор –
Весь заморского варенья –
И сластей для прохлажденья."

Вот Иван к царю идёт
И такую речь ведёт:
— Для царевниной поимки
Надо, царь, мне две ширинки,
Шитый золотом шатёр
Да обеденный прибор –
Весь заморского варенья –
И сластей для прохлажденья.
— Вот давно бы так, чем нет, –
Царь с кровати дал ответ
И велел, чтобы дворяна
Всё сыскали для Ивана,
Молодцом его назвал
И "счастливый путь!" сказал.

На другой день, утром рано,
Разбудил конёк Ивана:
— Гей! Хозяин! Полно спать!
Время дело исправлять!

Вот Иванушка поднялся,
В путь-дорожку собирался,
Взял ширинки и шатёр
Да обеденный прибор –
Весь заморского варенья –
И сластей для прохлажденья;
Всё в мешок дорожный склал
И верёвкой завязал,
Потеплее приоделся,
На коньке своём уселся,
Вынул хлеба ломоток
И поехал на восток
По тоё ли Царь-девицу.

Едут целую седмицу;
Напоследок, в день осьмой,
Приезжают в лес густой.
Тут сказал конёк Ивану:
— Вот дорога к окияну,
И на нём-то круглый год
Та красавица живёт;
Два раза она лишь сходит
С окияна и приводит
Долгий день на землю к нам.
Вот увидишь завтра сам.

И, окончив речь к Ивану,
Выбегает к окияну,
На котором белый вал
Одинёшенек гулял.
Тут Иван с конька слезает,
А конёк ему вещает:
— Ну, раскидывай шатёр,
На ширинку ставь прибор
Из заморского варенья
И сластей для прохлажденья.
Сам ложися за шатром
Да смекай себе умом.
Видишь, шлюпка вон мелькает.
То царевна подплывает.
Пусть в шатёр она войдёт,
Пусть покушает, попьёт;
Вот как в гусли заиграет –
Знай, уж время наступает.
Ты тотчас в шатёр вбегай,
Ту царевну сохватай
И держи её сильнее,
Да зови меня скорее.
Я на первый твой приказ
Прибегу к тебе как раз,
И поедем… Да смотри же,
Ты гляди за ней поближе,
Если ж ты её проспишь,
Так беды не избежишь.

Тут конёк из глаз сокрылся,
За шатёр Иван забился
И давай дыру вертеть,
Чтоб царевну подсмотреть.

Ясный полдень наступает;
Царь-девица подплывает,
Входит с гуслями в шатёр
И садится за прибор.
"Хм! Так вот та Царь-девица!
Как же в сказках говорится, –
Рассуждает стремянной, –
Что куда красна собой
Царь-девица, так что диво!
Эта вовсе не красива:
И бледна-то, и тонка,
Чай, в обхват-то три вершка;
А ножонка-то ножонка!
Тьфу ты! Словно у цыплёнка!
Пусть полюбится кому,
Я и даром не возьму."
Тут царевна заиграла
И столь сладко припевала,
Что Иван, не зная как,
Прикорнулся на кулак;
И под голос тихий, стройный
Засыпает преспокойно.

Запад тихо догорал.
Вдруг конёк над ним заржал
И, толкнув его копытом,
Крикнул голосом сердитым:
— Спи, любезный, до звезды!
Высыпай себе беды!
Не меня ведь вздёрнут на кол!

Тут Иванушка заплакал
И, рыдаючи, просил,
Чтоб конёк его простил.
— Отпусти вину Ивану,
Я вперёд уж спать не стану.
— Ну, уж бог тебя простит! –
Горбунок ему кричит. –
Всё поправим, может статься,
Только, чур, не засыпаться;
Завтра, рано поутру,
К златошвейному шатру
Приплывёт опять девица –
Мёду сладкого напиться.
Если ж снова ты заснёшь,
Головы уж не снесёшь.

На другой день, поутру,
К злотошвейному шатру
Царь-девица подплывает,
Шлюпку на берег бросает,
Входит с гуслями в шатёр
И садится за прибор…
Вот царевна заиграла
И столь сладко припевала,
Что Иванушке опять
Захотелося поспать.
"Нет, постой же ты, дрянная! –
Говорит Иван, вставая. –
Ты вдругорядь не уйдёшь
И меня не проведёшь."
Тут в шатёр Иван вбегает,
Косу длинную хватает…
— Ой, беги, конёк, беги!
Горбунок мой, помоги!

Вмиг конёк к нему явился.
— Ах, хозяин, отличился!
Ну, садись же поскорей!
Да держи её плотней!

Вот столицы достигает.
Царь к царевне выбегает.
За белы руки берёт,
Во дворец её ведёт
И садит за стол дубовый
И под занавес шёлковый,
В глазки с нежностью глядит,
Сладки речи говорит:
— Бесподобная девица!
Согласися быть царица!
Я тебя едва узрел –
Сильной страстью воскипел.
Соколины твои очи
Не дадут мне спать средь ночи
И во время бела дня,
Ох, измучают меня.
Молви ласковое слово!
Всё для свадьбы уж готово;
Завтра ж утром, светик мой,
Обвенчаемся с тобой
И начнём жить припевая.

А царевна молодая,
Ничего не говоря,
Отвернулась от царя.
Царь нисколько не сердился,
Но сильней ещё влюбился;
На колен пред нею стал,
Ручки нежно пожимал
И балясы начал снова:
— Молви ласковое слово!
Чем тебя я огорчил?
Али тем, что полюбил?
О, судьба моя плачевна!

Говорит ему царевна:
— Если хочешь взять меня,
То доставь ты мне в три дня
Перстень мой из окияна!
— Гей! Позвать ко мне Ивана! –
Царь поспешно закричал
И чуть сам не побежал.

Вот Иван к царю явился,
Царь к нему оборотился
И сказал ему:
— Иван!
Поезжай на окиян;
В окияне том хранится
Перстень, слышь ты, Царь-девицы.
Коль достанешь мне его,
Задарю тебя всего.
— Я и с первой-то дороги
Волочу насилу ноги –
Ты опять на окиян! –
Говорит царю Иван.

— Как же, плут, не торопиться:
Видишь, я хочу жениться! –
Царь со гневом закричал
И ногами застучал. –
У меня не отпирайся,
А скорее отправляйся!

Тут Иван хотел идти.
— Эй, послушай! По пути, –
Говорит ему царица, –
Заезжай ты поклониться
В изумрудный терем мой
Да скажи моей родной:
Дочь её узнать желает,
Для чего она скрывает
По три ночи, по три дня
Лик свой ясный от меня?
И зачем мой братец красный
Завернулся в мрак ненастный
И в туманной вышине
Не пошлёт луча ко мне?
Не забудь же!
— Помнить буду,
Если только не забуду;
Да ведь надо же узнать,
Кто те братец, кто те мать,
Чтоб в родне-то нам не сбиться.

Говорит ему царица:
— Месяц – мать мне. Солнце – брат.
— Да смотри, в три дня назад! –
Царь-жених к тому прибавил.
Тут Иван царя оставил
И пошёл на сеновал,
Где конёк его лежал.
— Что, Иванушка, невесел?
Что головушку повесил? –
Говорит ему конёк.
— Помоги мне, горбунок!
Видишь, вздумал царь жениться,
Знашь, на тоненькой царице,
Так и шлёт на окиян, –
Говорит коньку Иван. –
Дал мне сроку три дня только;
Тут попробовать изволь-ка
Перстень дьявольский достать!
Да велела заезжать
Эта тонкая царица
Где-то в терем поклониться
Солнцу, Месяцу, притом
И спрошать кое об чём…

Тут конёк:
— Сказать по дружбе,
Это – службишка, не служба;
Служба всё, брат, впереди!
Ты теперя спать поди;
А назавтра, утром рано,
Мы поедем к окияну.

На другой день наш Иван
Взяв три луковки в карман,
Потеплее приоделся,
На коньке своём уселся
И поехал в дальний путь…

Дайте, братцы, отдохнуть!